Через лічені години у Верховній Раді почнеться війна за приватизацію. Депутати розглядатимуть законопроекти, які, на думку урядовців, повинні запустити в Україні «прозору приватизацію».
Ймовірно, частина читачів ЕП уже помітила, що деякі користувачі Facebook, серед них депутати, урядовці та представники громадськості, позначили свої фото профілю стрічкою з написом «Я за прозору приватизацію. За #7066».
Йдеться про той самий законопроект щодо приватизації, який повинен прискорити і покращити процес продажу державного майна. Раніше ЕП пояснювала, що передбачає цей документ.
Ні для кого не таємниця, що багато державних компаній використовується в корупційних схемах і є джерелом наповнення кас різних політичних сил. Держпідприємства розглядаються як джерело задоволення інтересів бізнес-груп, наближених до владної верхівки.
Через це немала частина парламентарів ніколи не була зацікавлена у продажі державного майна. Ні до, ні після Революції гідності. Про плани «масштабної приватизації» влада говорить з 2014 року. Вже минуло майже чотири роки, а проданих великих об’єктів — нуль.
Напевно, законопроект, навколо якого так багато галасу, не вирішить цієї проблеми. Продати Одеський припортовий завод чи компанію «Центренего» міжнародним інвесторам можна і без ухвалення закону.
Проте цього не хоче владна верхівка. Немотивована влада не зацікавлена у «великій приватизації». До того моменту, поки її не почнуть «штовхати» міжнародні кредитори.
Звісно, це не означає, що в ухваленні законопроекту про приватизацію нема сенсу.
Чому важлива підтримка цього документа, що він кардинально змінює, і чому він не вирішить проблему продажу так званих великих об’єктів?
Про це — в інтерв’ю з членом групи стратегічних радників реформ в Україні (SAGSUR) Андрієм Бойцуном.
— Вы верите в прозрачную приватизацию?
— Если бы не верили, не занимались бы этим. Это сложная тема, потому что есть очень много интересов на конкретных предприятиях. Они сопротивляются, безусловно. Это нормально, это не какой-то украинский феномен.
Однако я считаю, что приватизация возможна. Для этого нужно, чтобы общество ее поддерживало, и было международное давление.
— Получить в 2018 году от приватизации 22,5 млрд грн — это, по-вашему, реально?
— Если пойдет реальная приватизация, то более чем реально.
— Из года в год она «не идет». Возможно, стоит закладывать в бюджет реальные поступления?
— В августе-сентябре мы продали пять миноритарных пакетов облэнерго. Поступления от их продажи равны 0,4% от запланированных доходов бюджета-2017. Если бы Фонд госимущества выполнил план полностью, собрали бы 2,2% от доходов госбюджета.
Насколько сильно это влияет на финансовую ситуацию в стране? Несильно, поэтому зацикливаться на этом нет смысла. Конечно, настоящая крупная приватизация может обеспечить существенный приток ресурса.
Сделка по приватизации «Криворожстали» сделала чуть ли не четверть госбюджета в том году. («Криворожсталь» была куплена на конкурсе в 2005 году за 24,2 млрд грн международной корпорацией Mittal Steel. После слияния с другим металлургическим гигантом Arcelor в 2007 году предприятие получило нынешнее название Arcelor Mittal. — ЭП).
Однако объекты, продажа которых может оказать такой эффект, относятся к тем, которые сейчас нельзя приватизировать, и вообще их продажа сейчас даже не на слуху.
— О каких объектах вы говорите?
— Например, железнодорожные грузоперевозки. Кто сказал, что они должны быть государственными? Для этого нужно взять юрлицо ПАО «Укрзалізниця» и определить, какие из выполняемых им функций стратегические, а какие — нет.
Затем следует реструктуризировать «Укрзалізницю», выделить нестратегические направления в отдельные предприятия и продать их. Грузоперевозки к стратегическим не относятся, но составляют две трети бизнеса «Укрзалізниці».
Вот и подумайте, какой эффект на госбюджет это может оказать. Однако сегодня это даже никто не обсуждает.
Еще один пример: если продать иностранному инвестору 49% оператора газотранспортной системы, то это будет та гривня, о которой можно говорить. Сейчас речь не об этом.
Сегодня важен новый законопроект о приватизации. Он никак не касается списка предприятий, которые запрещено приватизировать. Он не говорит, что приватизировать. Он отвечает на вопрос, как приватизировать.
Сейчас важно запустить процесс приватизации в целом, показать стартовый успешный кейс.
— Средства от приватизации направляются на погашение дефицита бюджета, и для Минфина это вполне весомый аргумент для проведения приватизации. Если не концентрироваться на этом, то на чем?
— Если делать приватизацию, то не для того, чтобы просто взять и что-то продать. Должны быть более важные цели: привлечение прямых иностранных инвестиций, борьба с коррупцией, развитие конкуренции, повышение эффективности предприятия.
Накладываем эти цели на сделки по продаже миноритарных пакетов облэнерго и понимаем, что поступления от приватизации получены, но эти вещи не достигнуты. Прямые инвестиции привлечены? Нет. Коррупцию побороли? Была она, не была — в этом смысле после продажи ничего не изменилось.
Развили конкуренцию? Ну, просто мажоритарный собственник увеличил свое участие, тоже в этом плане после продажи ничего не изменилось.
Эффективность? То же самое: кто был собственником, тот и остался. Просто у него исчез назойливый миноритарий в лице государства, который мог вставлять ему палки в колеса. Например, в 2016 году проголосовать против желания мажоритария конвертировать объект из ПАО в ЧАО.
Из всех целей приватизации здесь достигнута только одна: поступления от продажи, и в контексте госбюджета они незначительны. Я бы начинал с тех объектов, продажей которых можно показать: мы привлекаем прямые иностранные инвестиций, побеждаем коррупцию и создаем конкуренцию в отрасли.
— Бывший министр экономики Айварас Абромавичус говорил, что пока в Украине не будет политического консенсуса, пока наверху не договорятся, ничего не будет, какие бы законопроекты ни принимались.
— В случае с крупной приватизацией законопроекты действительно ничего не решают без политической воли, но воля или консенсус — это одно, а актуальность — другое.
Грубо говоря, возможно, вы не хотите проводить какую-то реформу, потому что не считаете ее важной. Потом, когда она выходит на повестку дня, и все говорят, что это очень важно, вы все-таки ее делаете. Тогда может появиться воля.
Так вот, премьер уже много раз говорил, что приватизация – одна из припяти приоритетных реформ правительства. И Кабмин внес законопроект о новых правилах приватизации в парламент. Президент в своем ежегодном послании сказал, что приватизация нужна. Нацсовет реформ ее тоже поддержал. То есть в принципе, если смотреть на официальную позицию, то все за приватизацию.
— А если посмотреть на реальность?
— На реальность? Есть очень много интересов на конкретных предприятиях, которые сопротивляются. Плюс, ведомства, которые выполняют функции собственника этих предприятий (читай: профильные министерства, безусловно, сопротивляются.
— Если мы говорим о том, что на политическом уровне все выражают готовность приватизировать, то в этом ключе выбор ОПЗ как примерного объекта для приватизации оказался максимально неудачным?
— ОПЗ стал сложным объектом. Ситуация по ОПЗ радикально не изменилась с 2015 года. На нем как тогда был токсичный долг, так и сейчас. Если не решить этот вопрос, то я не верю, что этот завод можно нормально продать хорошому стратегическому инвестору.
— Есть мнение, что его нужно просто перекредитовать, вернуть Фирташу деньги, и таким образом закрыть вопрос.
— Только так.
— Но есть и другая сторона в этом вопросе — после такого перекредитования оппоненты скажут, что власть работает в интересах олигарха. И будут в чем-то правы.
—Действительно проблема в том, кто будет, грубо говоря, отдавать Фирташу «кэш». Почему условная Yara (норвежская компания один из крупнейших в мире поставщиков минеральных удобрений, — ЭП) и другие подобные инвесторы не приходят? Они не просто не хотят — они не могут иметь с ним дело. Они не могут отдать деньги человеку, которого Минюст США определил, как преступника и предъявил обвинения. В процедурах комплаенса написано — нельзя давать деньги преступникам, соответственно они этого просто не могут сделать.
— Как выйти из этой ситуации?
— Нужно очистить предприятие от долга и просто разделить эти два вопроса. Один вопрос — продажа ОПЗ. Другой вопрос — это долг Фирташу. Не надо делать вид, что долга нет. Долг есть. Газ поставлялся, деньги нужно платить. Другой вопрос — столько ли именно денег? Насколько я знаю, там вопрос не только цены, но и штрафных санкций за неуплату. Возможно, ее можно оспаривать. Но потенциального покупателя ОПЗ это ни как не должно касаться.
— Но сума долга вместе с санкциями зафиксирована решением Стокгольмского арбитража.
— Представьте, мы с вами подписываем договор, что я поставляю Вам газ по 10 гривен, а если Вы не платите, то завтра включается счетчик и бежит со скоростью 1 гривна в день. А, допустим, принятая в мире практика — 5 копеек в день. Но Вы как представитель государства подписываете этот договор. Это первое, что вы делаете.
Второе — Вы приходите или даже лучше не приходите в арбитраж. Судья читает договор, в котором написано, что пеня — 1 гривна в день. Думает – могли бы возражать, но смотрит в зал — никто не возражает. Раз никто не возражает, а в договоре все четко написано, выносит вердикт.
Грубо говоря, когда Вы играете в футбол, и защитники одной из команд стоят, то не будет же судья свистеть: защищайтесь, потому что я судить не могу.
— То есть следует вернуть деньги, а потом судиться?
— По справедливости, все равно какие-то деньги нужно отдать. Но вопрос долга нужно вынести за рамки приватизации. Если занять позицию, что с политической точки зрения мы считаем эту сумму несправедливой, то нужно судиться. Но покупателя ОПЗ это никак не должно касаться. Мы будем судиться с Фирташем как государство Украина.
— Есть другой объект, который может заменить ОПЗ?
— Хороший вопрос. Мы с Иваном Миклошем тоже этот вопрос год назад себе задали и создали список таких объектов. Действительно, с ОПЗ никогда не было плана «Б». Сейчас ключевой объект на замену — «Центрэнерго». Еще один кандидат на продажу — «Турбоатом». Предприятие, которое потенциально близко к приватизации.
Нужно сейчас продать что-то одно, и тогда инвесторы придут. Объект должен быть крупным, он не должен находится в списке запрещенных к приватизации. И я считаю, что актив не должен находиться в регулируемой отрасли.
К последним относятся облэнерго. Сейчас они не самые привлекательные для инвестора. Сегодня он вложит деньги, а завтра регулятор примет какое-то постановление, которое полностью поменяет финансовую модель этого бизнеса.
Облэнерго лучше продавать в конце. Сначала сделать простые вещи — продать крупные объекты в нерегулируемых отраслях, а потом поднимать уровень сложности. После продажи «Центрэнерго» можно делать следующий, более сложный ход.
Об’єднана гірничо-хімічна компанія (ОГХК), Державна продовольчо-зернова корпорація України (ДПЗКУ), Аграрний фонд, Укргазбанк, Електроважмаш, Президент-готель – все кандидаты на приватизацию.
— Если вынести политические факторы за скобки, когда мы можем продать Центрэнерго?
— Весна 2018 года.
— С новой редакцией закона о приватизации связаны ожидания того, что он позволит запустить большую приватизацию. Вы разделяете это мнение?
— Я, конечно, должен был бы сейчас его всячески рекламировать и немного схитрить, сказав, что сегодня вы примете законопроект в первом чтении, и уже завтра вас ждет большая приватизация.
Но мы уже говорили о том, что без политической воли это не работает. Всегда можно найти рычаг, который сможет остановить самый идеальный закон. Поэтому принятие нового закона — условие необходимое, но не достаточное. А вот непринятие закона точно покажет отсутствие политической воли.
— Если все зависит от политической воли, то настолько уж необходимое?
— Вы лучше меня, наверное, знаете, что в 2005 году при всем нашем корявом законодательстве мы продали «Криворожсталь». Потому что президент и премьер «сидели в телевизоре» и продавали «Криворожсталь». Был четкий политический курс на продажу.
Но я считаю, что новый закон очень важен для большой приватизации. И наши международные партнеры так считают. Будет очень странно, если мы, приняв новый закон, не начнем его использовать для большой приватизации.
А для малой он еще важнее, потому что он в значительной степени упрощает процедуру приватизации, фактические автоматизирует ее.
Понятное дело, ни МВФ, ни украинские госменеджеры не хотят думать о каком-то заброшенном заводе металлоконструкций в Черкасской области. Законопроект прописывает понятную процедуру аукциона и позволяет продать малый объект через такую систему, как, например, ProZorro.Продажи. На примере продаж активов Фонда гарантирования вкладов эта система зарекомендовала себя очень хорошо.
— В законопроекте есть и другие опасения, например, по Антимонопольному комитету. Законопроект не четко определяет сроки, в которые комитет должен дать заключения по концентрации, что в свою очередь может привести к ситуации, когда инвестор купил, а после АМКУ сказал, что это незаконно. Что делать в таком случае?
— Покупатель не сможет заплатить без решения АМКУ. Но, да к законопроекту есть вопрос, что делать в случае, если Комитет долго не дает разрешение. Справедливый вопрос, но второстепенный. Его решение отложили на период доработки документа между первым и вторым чтением. Нужно просто прописать условия и сроки.
— Еще один связанный с законопроектом тезис — он запрещает россиянам участвовать в приватизации украинских объектов.
Но на самом деле правила допуска наоборот — ослабевают. Если сейчас действует полный запрет, то после вступления закона в силу допуск к приватизации не получат юрлица, 10% и больше акций которых контролирует представитель страны—агрессора или же само государство—агрессор.
Объясните логику и мотивацию этих изменений.
— Тут три момента. Первый — сегодня это требование выписано таким образом, что любую нормальную компанию при желании можно не допустить.
Например, у нас есть некая норвежская компания, которая котируется на мировой бирже и хочет принять участие в приватизации какого-нибудь украинского завода. А Игорь Сечин (председатель правления компании «Роснефть», — ЭП), например, пошел и купил одну акцию этой компании и публично заявил, что у него есть одна акция этой компании. Соответственно, читая сегодняшний закон, Украина должна сказать, что норвежская компания – это компания из страны агрессора. Все понимают, что это неправильно.
На самом деле правильно было бы сказать, что она таковой является, если Игорь Сечин имеет в ней существенный контроль. Ограничение в 10% — это принятый порог существенного контроля в международной практике.
Второй момент. Сейчас в законодательстве написано, что если у этой норвежской компании есть связанное лицо в стране-агрессоре, то мы также не допускаем ее к приватизации. Это тоже неправильно. У норвежской компании может быть дочка в России (а еще — в Китае, Индии и Занзибаре), которая никак не контролирует материнскую структуру, но является связанным лицом.
Если бы ситуация была обратная — у российской компании есть дочка в Норвегии, и она хочет принять участие в приватизации, тогда да, это агрессор, и мы его не допускаем.
Третий момент связан с тем, что, если сейчас, например, у Игоря Сечина в норвежской компании 9%, то завтра он возьмет и докупит остальные 91%. Это очень важный вопрос.
— Как этого избежать?
— Это нужно прописывать в договоре о купле-продаже. Новый инвестор должен гарантировать, что завтра его не будет контролировать агрессор. А если будет — он обязан продать актив. Одна из основных функций ФГИ — следить за соблюдением инвестиционных обязательств.
— Предприятия—банкроты ждет несколько новшеств. Например, запрещается начинать процедуру банкротства предприятий—должников, которые планируется выставить на продажу, до завершения приватизации.
Как быть с защитой прав кредиторов, которым этим предприятия должны? Насколько это справедливо по отношению к другим предприятиям-должникам, которые не подлежат приватизации?
— Здесь в каждой из ситуаций есть свои плюсы и минусы. С одной стороны, для того, чтобы продать, надо соответственно подготовить. Как это сделать, если предприятие в процедуре банкротства?
Наверное, будет правильнее сказать, что если мы продаем предприятие, то мы хотя бы беспокоимся о том, что оно к тому времени оно не обанкротится, и с кредиторами мы рассчитаемся потом, когда продадим. Государство как собственник занимает позицию: я понимаю, что у этого предприятия есть долги, я их отдам, но для того, чтобы их отдать, я должен предприятие продать. По-хорошему кредитор не должен возражать. В противном случае он может вообще не получить этот долг.
У нас треть госпредприятий — это мертвые предприятия. Решение долговых вопросов напрямую зависит от их распродажи.
— В июле премьер заявил, что приватизация будет проходит по английскому праву. С чем это связано и насколько целесообразно?
— Я считаю, что это один из ключевых моментов законопроекта. Для себя мы это называем английское право, хотя в законе написано «право иностранных государств». Вдруг кто-то решит по шведскому… Но мы понимаем, что на практике в таких сделках используется английское право.
В чем сложность с украинским правом? Инвестор покупает какой-то объект, а потом оказывается, что на активе «висит» какое-то обязательство, о котором ему не рассказали.
— Разве нельзя все проверить перед покупкой?
— Не всегда можно проверить. Это может быть вопрос получения какого-нибудь разрешения или действительности лицензии. По английскому праву очень легко доказать, что ты, как инвестор, об этом не знал, и получить компенсацию. И поэтому в переходных положениях закона написано, что британское право используется до января 2021 года — пока не завершится судебная реформа.
— Как будут привлекаться инвестиционные советники?
— Есть объекты малые, есть большие. Если объект большой — автоматически привлекается советник. Только в исключительных случаях Кабмин сможет не привлекать советника. В данном случае нужны более четкие критерии, которые позволят Кабмину это делать.
Реальная ситуация, в которой это будет происходить, когда нормальный советник не захочет работать по данному предприятие.
Мы предлагаем такую рабочую норму — Кабмин может не привлекать советника, если в течении года две попытки провести тендеры по его выбору оказались безуспешными.
